последнее изменение страницы 17.08.2023

Лоскутов М. Гражданин французской республики

 

Лоскутов М. П. Немного в сторону. Рассказы и очерки. [Худ. Т. Лоскутова]. М.: Советский писатель, 1985 [макет 1984]. 269, [3] с., ил.; 16х12.7 см. Тираж 100 000.

Подразделы: 1-03.

Автор Михаил Петрович Лоскутов (1906-1941) – русский советский писатель, репрессирован и расстрелян 28 июля 1941 г.

Сборник содержит очерк «Гражданин французской республики». Рассказ о непростой судьбе первого советского парфюмера Августе Мишеле. В основу очерка легло интервью автора с Августом Мишелем, поэтому часть информации дана от первого лица.

Долгие годы произведения репрессированного писателя не были доступны широкому читателю.

 

 

 

 

Гражданин французской республики

... Говорят об утере мастерства позолоты. Говорят о возрождении каслинского мастерства, ювелирного, чугунного литья, о Палехе, о Мстере. У нас очень мало винных дегустаторов. Почти чудодейственное уменье их определять языком малейшие оттенки вкусов очень трудно передать молодым кадрам мастеров. Чайных дегустаторов у нас несколько человек.

Кадры дегустаторов парфюмерии насчитывают в своих рядах тоже немного: ровно одного человека. Да, во всяком случае, всю продукцию ТЭЖЭ выпускает один старый парфюмер. Это опытный человек, работавший еще в дореволюционной российской парфюмерии и в своем лице представляющий, в сущности, ее живую историю. Пожилой человек. Француз. Мосье Мишель. Бывший парфюмер «Брокара и KO».

«Брокар и KO»... Для людей моего возраста и склада, для тех городских мальчиков, которые собирали коробки из-под папирос «Ю-ю» и «Ой-ра», слова эти почти предыстория. Это первые яркие предметы, входившие в нарождающееся познание вселенной. Они были как видения, выходившие из тумана в первом мореплавании: тут был турок в феске, он курил папиросы «Осман» и скалил белые зубы с папиросной коробки. Кольца дыма были нарисованы так здорово, что от них хотелось чихать. Тут на бакалейных полках стояли большие и железные коробки с конфетами «Ландрин». Тут был огромный, толстый и розовый мальчик, который кричал: «Я пью какао Ван-Гутен!» Он стоял, раздвинув ноги, над морем и кварталами домов, словно какая-нибудь статуя Свободы у Нью-Йоркской гавани. Мы не любили этого мальчика — пижона и толстяка, и зайди он на нашу улицу — мы бы испытывали желание поколотить его. И вместе с тем, раз он был нарисован на плакате, мы испытывали к нему невольное почтение.

Заветный ящик материнского комода хранил популярнейшие из коробок открываемого мира: из-под печенья «Эйнем», из-под конфет «Жорж Борман» и из-под пудры «Лебяжий пух» товарищества «Брокар и KO». Это были знаменитые треугольные коробки с белым лебедем и синими волнами. Лебедь был вырезан ножницами. Он плавал. Он долго стоял, лежал и висел во многих гаванях и заливах детства. Он проплыл через многие годы.

Теперь я знаю, что пудру «Лебяжий пух» выпустил в свое время мосье Мишель, бывший парфюмер Брокара. Это одно из его многих изобретений, рецепторов, или, как здесь говорят, композиций.

Теперь при взгляде на любой флакон одеколона и духов в любом парфюмерном магазине мне вспоминается полный пожилой человек по имени Август Мишель. Все. эти запахи, марки, названия составил он. Ему принадлежат все самые популярные марки уже советского времени — все эти «Магнолия», «Камелия» и другие. На его совести такое одиозное в свое время и нашумевшее мыло — «Букет моей бабушки», и он же автор таких духов, как «Кармен».

Человек, поставляющий запахи для всей страны, единственный композитор в своем деле, незаметно сидит в тихом полуподвальном помещении в Арсентьевском переулке, в Замоскворечье. Фабрика называется «Новая заря». Ни шума трансмиссий, ни стука молотов тут не услышишь, — таково дело этой фабрики. Скорее, это лаборатория. Названия ее цехов — лаборатория жидкостей, аналитическая лаборатория, лаборатория композиции. В этой последней, вернее, первой в производственном процессе рождаются запахи такими, какими они выходят во флаконах; они составляются из множества запахов не только приятных, но и довольно-таки противных. Эти запахи приезжают сюда в бутылях со всего мира и здесь очищаются, дозируются, отстаиваются, шлифуются и комбинируются.
Не думайте, пожалуйста, что эта святая святых парфюмерии наполнена ароматами райских садов. Совсем напротив. Это страшное столпотворение запахов, передравшихся между собой, подобно зверям, выпущенным из мешков в одной комнате. Человек, пробывший в этом резком запахе полчаса, носит его с собой несколько дней. Вы никогда не скажете, что из этой комнаты выходят флаконы с ароматами нежнейших оттенков, едва уловимых нюансов, где лишняя капля какого-либо состава может испортить симфонию аромата.
Вот тут и творится искусство композиции.

Вы входите в зал, заполненный рядами бутылей, химическими весами, котлами, колбами, шкафами, этикетками, латинскими надписями. Среди этого движутся люди в белых халатах. Они производят неведомые манипуляции, произносят неизвестные слова. Для вас это мир волшебства. И вот в дальнем углу, за высокой конторкой, вы видите главного волшебника, он что-то жует и морщится. С его лица свешиваются седые французские усы. Он похож немного на Клемансо, этот президент запахов. Он закрывает свою обыкновенную канцелярскую конторку и, обмотав шею стареньким шарфом, идет по комнатам мелкими шажками полного и стареющего человека. Бегло и морщась он скользит взглядом по бутылям, аппаратам и человеческим лицам. Все ему тут известно, и сам он всем известен.

«Наш Мишель», — говорят о нем здесь. «Мосье Мишель», — почтительно обращаются к нему на заводе. «О, этот француз, мастер Мишель...» — говорят в тресте постороннему человеку. Если кто еще ничего по слышал, тому охотно расскажут, какой это чудодей. Во-первых, он такой — один. Во-вторых, у него необыкновенное чутье. В-третьих, удивительно, как это он не пропах насквозь в этой резкой вонище лаборатории. Находясь в этом аромате почти всю жизнь, он всегда умеет отличать один запах от другого. Если он обнаружит обонянием в присланном составе какую-нибудь долю примеси — этот безошибочный анализ всегда подтверждается в аналитической лаборатории.

Вот, собственно, главные чудеса... Впрочем, нет еще одной бумажки. Вам с удовольствием расскажут об этих немного чудных и трогательных бумажках. Узкие бумажные полоски, нарезанные ножницами, валяются па конторке. Мастер берет одну из них и обмакивает в тот или иной состав. Потом, уходя домой, он забирает с собой бумажки. Здесь на досуге, после обеда, пли уйдя на прогулку, углубившись в лес, пожилой человек устраивается поудобнее, вынимает из жилетного кармана узкие бумажные ленточки и... нюхает их. Да, просто нюхает и творит.

В этом деле действительно имеется творчество, без всякой иронии. Если мы скажем, что главная работа здесь делается носом, это не вульгаризм: человеческие эмоции, основанные на обонянии, не менее сложны и тонки, чем эмоции, построенные на других чувствах. У большинства человечества, правда, эти эмоции подавлены или не развиты, но здесь широкие возможности для особого искусства — обонятельных ассоциаций и даже образов. Средний человек может обонянием почувствовать присутствие в воздухе одной двадцатипятимиллионной части грамма розового масла. Эту микроскопическую каплю не в силах обнаружить никакой химический анализ. Такова чувствительность обоняния человека. Она еще повышена у работников этого особого искусства — музыки парфюмерии.

— Флакон духов — это хор или оркестр, — говорит мастер Мишель. — Здесь есть нежные голоса, виолончели, есть скрипки. И есть басы. Это громовые запахи. Взятый отдельно, такой запах-контрабас покажется вам нестерпимым. А здесь они все спелись. Вы слушаете лишь общую симфонию. Вы не почувствуете их отдельного присутствия. Да вам и незачем это.

Он машет рукой. Слушая, мы с почтением разглядываем эту руку, переходим взором к лицу, к столу, к предметам, окружающим композитора. Главный волшебник за это время обошел свои сады и снова уселся за конторкой. Здесь чернильница, флаконы с магическими жидкостями, канцелярские счеты и разграфленная бумажка. Это план волшебств на текущий квартал хозяйственного года... О чем, бишь, мы?

Да, об оркестре, посаженном во флакон. Производственный разговор, довольно скучный для нас и достаточно ненужный для мастера. О, я уже знаю, что составлять духи — не просто слить в банку ряд приятных жидкостей.

Нужны также и неприятные и нейтральные, необходимы фиксаторы, крепители. Для разных требований нужны разные дозы, вещи, условия приготовления... Требуется знание ботаники, химии, парфюмерии, долгие годы почтенной профессии парфюмера, чтобы...

Тут композитор встает, берет с полки тяжелый альбом, бросает на стол., распахивает его и — что это? Откуда это так пахнуло чем-то знакомым и стародавним?

Ба, да это из альбома! Мы видим этикетки мыла, духов, пудры. История мастера в марках. Перед нами цветы, тиснение, орнаменты, женские лица, немножко странные орнаменты и немножко наивные лица. Названия «Дивный ландыш», «Лебяжий пух». Лебяжий пух! Вот поплыл снова перед глазами белый лебедь на пенных волнах... Мастер тычет пальцем в этикетки, и мы вместе добродушно смеемся над наивными коломбинами, потом случайно из альбома выпадает фотография. Но это уже совсем никакого отношения ни к «Дивному ландышу», ни к коломбине, ни к парфюмерии не имеет. Просто семейный снимок. Ребятишки на детском празднике в городе Канн. В цилиндрах, с цветами. И мы переносимся в Канн. Южная Франция, далекий берег Средиземного, моря. Но тут мастер достает из стола пачку любительских снимков.

— Лучше посмотрите вот, — говорит он. — Ха... сам снимал. Если любите это...

И вот вдруг мы видим, что волшебника нет и магии нет, а есть добрый старый француз. Добрый человек с седыми усами сидит за конторкой, обмотанный шарфом, он жует что-то губами, и у человека этого есть Канн, есть берег Средиземного моря, есть детство.

А детство это протекало именно в Канне, на юге Франции, на Средиземноморском побережье. Можно представить себе солнце, очень много цветов... Здесь все пронизано ароматами природы, как в картинах знаменитых французов; если взять горсть этого пространства в руки и выжать из нее — потечет энергия солнечной радиации. Лодки, спорт, юношеские пикники. «Это главное, что сделало меня парфюмером». Юноше, сыну слесаря, нужно идти в солдаты. Но он не хочет идти ни в солдаты, ни в слесаря, он мечтает стать парфюмером, ему удается пойти учиться на аптекаря. В городе Канн — цветочные плантации, хризантемы, розы, герани. В городе Канн — фирма «Хонкар» по производству эфирных масел. Юноша поступает туда учеником.

Первое время он подметает полы и вытирает стеклянные колбы. Не слишком сложное ремесло. Но постепенно движется обучение, и Август Мишель покидает Канн. Он работает парфюмером в Марселе.

Фирма «Ламот», производство и экспорт парфюмерных товаров. Пудра для Испании, мыло для Марокко, духи для Африки, Бразилии, Индии, Новой Зеландии.

Много больших и маленьких «Ламотов» во Франции. Огромные трестированные предприятия по выработке запахов к тому времени уже насытили родину, и ароматы выливались через край. Они рвались на Восток, туда, в заманчивые края, еще свободные от парижских изделий, где лежат дикие прерии, не обрызганные еще одеколоном, где ходят смуглые девушки, требующие пудры, где бродят воинственные мавры, не нафабрившие еще помадой свои черные усы.

Представьте себе Марсель, контору фирмы «Ламот», порт, корабли, отплывающие на Восток. Запахи, уложенные во флаконы, запакованы в ящики и погружены в трюмы. О, экспорт парфюмерных товаров — это совсем не так просто! Запахи, которых требует парижанка, совсем не те, которые нужны в Бразилии или в Африке. Здесь идут сильные, громкие, или, как говорят парфюмеры, теплые запахи. Они должны пахнуть на расстоянии выстрела ковбойского маузера и сражать сразу наповал. Кроме того — само существо, содержание аромата: в разных местах о нем разные представления.

На Востоке хотят получить от экспортной конторы не только ароматы, но и другие французские вещи. И парфюмерная фирма «Ламот» экспортирует вместе с духами и помадой зонтики, перчатки, открытки, резиновые изделия. Хитрый Ламот знает, как нужно держаться за экспорт, даже знаменитые фирмы, насытив рынок, начинают искать пути в двух направлениях одновременно — изысканные, роскошные сорта для избранных в экспорт. Сам «великий Коти» приходит в контору «Ламот» и приносит свои образцы для экспорта, на комиссионных началах. Венецианцы и конквистадоры парфюмерии ищут путей на Восток.

Но Августу Мишелю мало нравится эта экзотика.

И вот он слышит, что есть совсем другая страна. Она лежит на севере. Необъятные снежные просторы, лишенные пышной растительности и длинного лета. Там люди нуждаются в концентрированных запахах простых цветов, черта, свойственная северным странам: в краях, наделенных богатой природой, менее распространена парфюмерия.

В той стране как раз требуются парфюмеры, ибо все остальное там уже есть.

Передо мной лежит альбом. Он напечатан па роскошной бумаге с золотым тиснением. Гербы. Художественные заставки. Цветные вкладки. На одной из них на полный лист, в красках запечатлена картина. Она называется: «Генрих Афанасьевич играет в шашки». Щуплый человек с черными усиками, окруженный зрителями, действительно играет в шашки.

Открываем следующую картину: «Генрих Афанасьевич и Шарлотта Андреевна на отдыхе в гор. Канн на юге Франции». Тот же человек в котелке и потолстевший, рядом с ним старая женщина с животом, распирающим юбку. На фоне мраморной террасы. Пальмы. Море. Гипсовый человек в голом виде.

Дальше следует: «Шарлотта Андреевна, пишущая письмо Генриху Афанасьевичу во время его поездки за границу». Потом идет тот же Генрих Афанасьевич, пьющий чай, разглядывающий картины, ковыряющий спичкой в зубах и так дальше.
Кто же это такой? Знаменитый шахматист? Оперный тенор? Завоеватель?

Да, завоеватель. В известном роде.

На последних страницах того же издания имеется символическая картина, раскрывающая нам смысл всего. Там изображены пирамиды и сфинкс; знойная пустыня, пальмы. Мимо пирамид шагает караван верблюдов. На самой большой пирамиде написано: «Глицериновое мыло».

На других «Семейное мыло», цветное, «Трефль» и остальные сорта. Это всего-навсего диаграмма производства фирмы «Брокар и KO» к «золотому юбилею» ее пятидесятилетнего существования. Но сколько в ней символического смысла! Пятьдесят лет назад щуплый француз в котелке пришел в страну, где не было ни одеколона, ни железных дорог, и ему пришлось больше месяца ехать в кибитке среди азиатских полей в дикую и неизвестную Москву. А теперь он мог стать у подножия пирамиды и воскликнуть, подобно своему известному соотечественнику: «Сорок веков смотрят на вас с высоты этих пирамид!» Только у него нет наполеоновской треуголки и на пирамиде написано «Глицериновое мыло». Проза накладных и бухгалтерской книги сменила романтику шпаг и аксельбантов.

Колонизатор открыл и завоевал новый богатейший рынок и добился богатства, почета, славы. Да, и славы; он теперь может открывать благотворительные учреждения и картинные галереи своего имени. Он, конечно, меценат и тонкий ценитель изящного. Все это отписано в соответствующих выражениях выспреннего борзописца в роскошном альбоме. Все это — бред сумасшедшего, наглая издевка, тупость, тонкий плевок. Вот на роскошной бумаге, под папиросной бумажкой — репродукция ценных картин и рядом, также в красках и с тиснением, — этикетка одеколона, фамильные портреты Брокаров, дипломы парфюмерных выставок. «Снятие со креста» фламандской школы и «Мыло русское» с лубочными красавицами. «Амур» Ван Дейка и «Народная помада», голландцы семнадцатого века и золотые медали «поставщика двора», фотографии царя, бюсты, снимки «Брокарихи» с тупым лицом купчихи — все переплелось в бесовской свистопляске. Это гимн всемогуществу. Вот достойный и удивительнейший в своем роде памятник фабрикантской славе, купеческому искусству. «Я все могу», — написано на его постаменте. И Г. А. Брокар был чтим обществом и печатью как поборник культуры и уважаемый гражданин столицы.

Это величественное здание было собрано по кирпичу. Генрих Афанасьевич был мудрым и смелым новатором. На заре еще скромной своей деятельности он бросил в необъятную страну, не видевшую пахучего мыла, а то и мыла вообще, скромные кусочки «Народного мыла» стоимостью ровно в одну копейку за кусок. И расчет был верен. Легко представить, что сотни миллионов копеек создали звенящие миллионы рублей. В одном 1914 году фирмой было выпущено два с половиной миллиона коробок дешевой пудры — «Лебяжий пух». Посмотрите на названия: мыло народное, сельское, национальное, военное, «Букет Плевны». Он выпустил дешевую развесную помаду, он первый дал этой стране цветочный одеколон, он пустил в продажу рублевые коробки, «содержащие десять предметов парфюмерии» — духи, мыло, пудру, саше, помаду и т. д. В день выпуска «магазин благовонных товаров «Брокар и KO» па Биржевой площади до трех часов дня продал две тысячи коробок, а затем собралась такая толпа, что полиции пришлось ее разогнать, а магазин закрыть», как повествует летописец.

Эти фирменные альбомы к юбилеям... Эти своеобразные «истории фабрик и заводов» того времени, агитпроп фабрикантской добродетели. Сколько в них поучительного и общего для всех них. Тут не найдете, конечно, никаких таких событий, омрачавших историю. Например, не сказано о волнениях рабочих Брокара в 1905 году, добившихся увольнения мерзавца мастера.

Но, конечно, перечислены мероприятия хозяина по улучшению быта рабочих. Конечно, напечатан снимок юбилейного обеда для рабочих за длинным столом, на фабричном дворе. Разумеется, помещены фотографии служащих с праздничными приборами, в выутюженных сюртуках. Конечно, напечатан поздравительный адрес от любящих служащих к двадцатипятилетию супружеской деятельности Генриха Афанасьевича и Шарлотты Андреевны. Как и полагается, он изложен в стихах!

 

День торжественный и светлый,
Наступил он наконец...
Поздравления примите
Вы от любящих сердец...

Мы желаем вкушать счастье
Много лет вам в жизни сей,
Дружно чествуем сегодня
Мы ваш брачный юбилей.

 

Довольно! Мы захлопываем альбом и не видим больше самодовольной физиономии Генриха Афанасьевича. Исчезли и его наследники. Нет орлов, медалей и «Брокара и KO» и фабрики, и, собственно говоря, все полетело к черту.

И вот сидит на порожках один пожилой француз по фамилии Мишель и не знает, что делать. Он был парфюмер на фабрике. А кругом метель. И ничего больше нет. И фабрики тоже нет. Потому что фабрики в этой стране закрылись, все закрылось, но что-то такое открылось и что-то завертелось, но что — ему не известно. Он француз и плохо говорит по-русски и хочет выпускать духи. Это все, что он знает твердо. Но до этого никому нет никакого дела.

Тогда он встает и идет по улице. Собственно, он не знает, куда идти. Этот проклятый снег лезет прямо за шиворот.

Да, это метель. И колокола на башенных часах не звонят... Кто ж знал, что приедет он в эту северную страну делать запахи, а тут произойдут две революции и он останется один. Почти один: последние знакомые из французской колонии складывают чемоданы и спешно уезжают на родину. Да, там сейчас хорошо: город Канн, пляж, полосатые зонтики, платаны... Он поднимает воротник и направляется к Никитским воротам.

Где-то там, как ему говорили, помещается бюро по выдаче виз на бегство за границу. Не бюро, а комиссариат. Да и не комиссариат, а департамент. Или даже еще что-то; совершенно неизвестно, что и как теперь называется. Какие-то люди бегают по коридорам, нее куда-то двигается и бежит. Перед мастером сидит какой-то строгий человек и грубо спрашивает у мастера, что ему угодно. Мастер смотрит на заплеванный пол и вспоминает пляж в городе Канн, изящные домики, своих вежливых соотечественников. Что, собственно, произошло? — думает он. Все спокойное исчезло, привычное — хозяин, коллеги, знакомые — исчезло, а появилось то, что он не знал в этой чужой стране, какая-то другая ее сторона.

— Я хочу домой, — говорит он и опять вспоминает давнюю школу в Канне и мальчиков и цилиндрах.

Человек берет у него заграничный паспорт и велит прийти через несколько дней.

Мастер приходит через несколько дней и видит, что все, что было раньше у Никитских ворот, уже успело убежать куда-то. Ни комиссариата, пи бюро, пи департамента. Выдают воблу и постный сахар.

Мастер ругается. Он принимается искать в водовороте неведомых учреждений. Из этого потока нужно выхватить свой паспорт и прижать к груди. На другом конце города он находит нужное бюро. Но паспорта пет. Никому нет никакого дела до того, что он француз, что он из Канна, что он любит цветы. Ему выдают временное удостоверение на рыжей бумаге о том, что ему разрешается проживать в Советской России. И точка.

Он берет рыжее удостоверение и уходит. Нужно начать поиски сначала. Нужно спокойствие. Нужно пойти на фабрику, к старым соработникам. Необходимо спросить их: «Я ведь действительно француз?» Все ясно.

Он приходит на фабрику, но фабрика уже убежала. В ее помещении — экспедиция заготовления государственных знаков. Здесь печатают деньги. Они нужнее, чем «Лебяжий пух».

Парфюмерную фабрику он находит в бывшей обойной фабрике. Оказывается, группа старых рабочих во главе с руководителем большевистской ячейки добилась восстановления производства. Делегация ходила к Ленину. Рабочие перетаскивают оборудование.

Все очень рады мастеру. Его тащат в новые цехи. Его спрашивают — где разместить лабораторию? «Я — француз?» — хочет спросить он, но ему неловко открыть рот. И он принимается устраивать лабораторию.

Конечно, он продолжает поиски паспорта в перерывах между работой. Ему вовсе не так уже нравятся новые порядки. Прямо нужно сказать, что он не был революционером и его не перевоспитали все эти события. У него были свои твердые мнения: хозяин был хороший и порядочный человек. Рабочим у него жилось лучше, чем в других местах. Порядок лучше, чем беспорядок. И потом — для чего он здесь? Чтобы выпускать страшное мыло, пахнущее дегтем, и духи с нелепыми, антипарфюмерными названиями?

Раньше был один мир, теперь два мира, это он уже знает. И между ними — граница огня в крови. Но увы, в этом мире — одни благие намерения, а в том мире растут болгарская роза, тубероза, жасмины, пачули, бергамот и лаванда. Духи же нельзя делать без эфирных масел! Над мастером теперь сидит ячейка. И пусть эта ячейка поедет в Занзибар и привезет оттуда необходимую ему корицу.

А кошки! Боже мой, абиссинские кошки старого мира, они носятся там и прыгают, и им нет никакого дела до революции. Так же относятся к этому вопросу и тибетские кошки. Это очень злые и очень хитрые кошки; когда на них нападают, они выпускают жидкость с отвратительным запахом. И вот эта-то жидкость и необходима парфюмерии.

— Небось обойдемся как-нибудь без ихних кошек, — говорит мастеру один очень бестолковый человек.

В духах нельзя обойтись без кошек, ибо животные продукты необходимы как крепители. Он сглаживают общий хор запахов, фиксируют их, то есть увеличивают, продолжительность запаха, и, наконец, экзальтируют, усиливают, поднимают аромат.

— Мон дье! Без этого запахи ложатся на пол, — говорит мастер. — Их надо поднять. Запахи бесследно разбегутся без животных продуктов. Это коробки резонансов.

В этой странной работе проходит несколько лет, пока, наконец, граница перестает быть границей огня и крови. Из Парижа приехал новый посол. Как ни в чем не бывало, он поселился в особняке и вывесил флаг своей республики.

Мосье Мишель надел новый костюм и привел себя в порядок. За это время он разучился даже носить, как следует, галстуки. Он поспешил скорее в посольский особняк, и при виде флага у него забилось сердце. Посмотрев на веселое лицо посла, на его блестящий и довольный нос, он потянул воздух своим собственным носом: не привез ли посол с собою запах Канна, платанов, духов Ламота?

Мастер рассказал послу горестную историю и попросил скорее выдать визу, чтобы уехать за границу. Лицо посла стало серьезным, он отрицательно покачал головой.

— Нет. У вас нет заграничного паспорта. Я ничем не могу помочь, — сказал он и подозрительно оглядел мосье Мишеля.

«Кто его знает, наверное, он большевик. Может быть, это даже член Исполкома Коминтерна. Конечно, даже наверняка это советский агент. Его невозможно пускать во Францию».

— Это же... Это, черт знает. Бюрократизм. Волокита! — сказал с горечью мастер и удивился, подумав, какие слова он тут за это время научился говорить.

Однако посол был непреклонен. «Вот так так. Моя страна признала Советскую Россию, но меня признавать не хочет, — подумал мастер. — Чей же я теперь гражданин? Ничей, значит повис в воздухе».

Растерянный он вышел из особняка и пошел по улице. Запах Канна исчез, и вернулся запах воблы. Он шагал по улице и привычным, профессиональным жестом потягивал воздух носом. Он улавливал в нем знакомые запахи этой страны, в которой он уже пробыл столько лет и из которой ему теперь невозможно выбраться. Он шагал по развороченной, переделывающейся, вздыбленной стране, и — чего там греха таить — он вовсе не чувствовал запаха новой жизни. Нос не ощущает метафор.

Наделенные прекрасными полями, морями и цветами родины, мы не развили в себе прекрасного чувства обоняния. Оно придавливалось и заменилось чувством ненужной терпимости; пришедшие в новую жизнь, мы иногда даже не знаем, как она должна пахнуть... Человек, наделенный чувством эстетического в обонянии, принимающий мир запахов как насущное и даже как профессионал, не может сказать об этом доброго слова. Запах несвежих продуктов и немытой посуды для него — запах бездарности и плохого отношения к желудку. Пресловутую «спираль», ставшую литературно знаменитой, он оставил старому быту.

«Черт возьми! Черт возьми! Так могут делать только тибетские кошки!» — ворчал старый парфюмер.

Между тем дела с тибетскими кошками оказались не так уж плохи. Конечно, не завели своих кошачьих питомников, но вот мускус — из нашего оленя — кабарги. В желудке он носит особый мешочек с мускусом для ТЭЖЭ. Потом пошли свои цветы, плантации, стали делать синтетически эфирное масло. Духи пошли. Мыло, уже не черное и без неприличного запаха, кое-как пошло.

Но поиски паспорта тут тоже не кончились, а получили вдруг неожиданное развитие.

Мастер продолжал наведываться в особняк, добиваться, и посол отправил бумажку с просьбой разыскать его, Мишеля, паспорт, который где-то в бурном потоке остановился все-таки в какой-то заводи.

И в первом же месте, куда пришла просьба, перед парфюмером, конечно, извинились и сказали, что произошло просто недоразумение. Никто не может ему запретить выезд. И тут же, чтобы не возиться, выписали ему новый заграничный паспорт. Мастер очень обрадовался и ушел. А просьба пошла дальше. И, дойдя до нужного места, нашла старый паспорт, и туда срочно вызвали мастера. Здесь ему выдали его старый заграничный паспорт и опять извинялись, что произошло недоразумение.

Теперь получилось у мастера сразу два заграничных паспорта! Два паспорта, и по любому из них он мог уехать за границу.

Он мог отправиться в Канн, в Марсель, в Бразилию, на Гавайские острова! На земле открылось сразу много дорог.

И вот тут мастер вдруг никуда не поехал, а остался на заводе. Ему предложили очень выгодные условия: валюта, курорт, поездки за границу. Парфюмер подумал и решил остаться пока на заводе. К тому же завод этот начинал как-то незаметно становиться одним из крупнейших в мире по выпуску продукции. Потом валюта прекратилась, но были другие, выгодные и интересные вещи. Потом было просто некогда, и отъезд опять отодвинулся.

... Я виделся с мастером спустя десять или даже больше лет. Часы на Спасской башне давно уже шли полным порядком. Они звонили. Чтобы попасть на Серпуховку, трамвай огибает стены кремлевские и башни, взбирается по мосту через Москву-реку, в этом месте замедляясь и дребезжа. Я выглянул из окна трамвая: Кремль отражался в воде, как в старой почтовой открытке, только орлов на башнях уже не было, а стояли звезды, и со звездами этими тоже была связана какая-то история с редким мастерством: то ли гранильщики драгоценных камней, то ли позолотчики, которые как-то с трудом уцелели и их разыскали в стране. Долго они были не нужны или нужны, но не могли быть использованы и делали, может быть, не совсем то; словом, вопрос касался редких умений в человечестве и того, как с ними быть дальше.

Этот разговор я прежде всего и начал с парфюмером, приехав в лабораторию. Старик пожевал губами, снял с полочки две деревянные штучки. Сначала я думал, что это настольные безделушки. Оказалось, что они — формы для парфюмерных флаконов. Для каждой марки духов или одеколона нужен свой флакон. Конечно, можно и в бутылку, но если мы хотим европейскую парфюмерию — нужен флакон.

— Изящный флакон, такая же этикетка — без этого мове жанр. Плохой стиль, вовсе не духи, — сказал мастер.

Но прежде чем сделать на стекольной фабрике флакон, нужно дать деревянную модель. Ее не изготовит обычный токарь по дереву, тут требуется выполнение тонкого орнамента и точный геометрический расчет — все тоньше ровно настолько, насколько толще будет стеклянное.

И вот, оказывается, есть только один человек, который умеет делать эти штуки. Его зовут товарищ Жуков. Он приходит на фабрику брать рисунки. Раньше их было двое, один уже умер. Мастер говорил, указывал на нелепость, но это посчитали, очевидно, за мировыми вопросами мелочью. Производство парфюмерии крупнейшее в мире, а формы делает один кустарь — товарищ Жуков.

— А во Франции? — задал я каверзный вопрос.

Тут мастер вскинул на меня глаза с выражением, от которого мне стало все понятно и неловко.

— Лалик! — воскликнул мастер, воздевая глаза к небу. — Лалик и Фализе! Лучшие ювелиры Парижа работают для Коти. Лалик — флаконы, и Фализе — этикетки, это, конечно, для Коти, Убигана, Лебена, фирм дорогих духов. Но фирм много, мастеров еще больше.

Не лучше оказалось с этикетками. После этикеток какого-нибудь Фализе, которые я себе представляю — почти Бенвенуто Челлини, — ярлыки, отпечатанные на грубой бумаге, с перекошенными рисунками и несовпадающими красками, конечно, не радостное зрелище. Кожаные футляры в ходу за границей для лучших духов, — у нас не нашли подходящей кожи. И не нашли тысячи метров шелка.

— Я запросил организации, — сказал мастер плачущим тоном, — дайте розового шелка. Мне говорят, —  розового нет, берите фиолетовый или красный. Красный шелк! Для футляров! Вы представляете себе это?

Тут я с удивлением убедился, что старый француз вовсе не перевоспитался за эти долгие годы, Нет! Он все брюзжит и недоволен. Он по-прежнему любит мелкобуржуазные розовые футляры и хочет какие-то необыкновенные этикетки. Этакие фигли-мигли!

И тут же я порадовался, что он недоволен. По крайней мере — все выкладывает начисто, что плохого на производстве. А то, не дай бог, нападешь на этакую нашу, но казенную личность, все-то он распишет и все-то у нас, мол, мировое и самое что ни на есть лучшее.

Чего там говорить, по части футляров и флаконов не мешало бы нам догнать черносотенного Коти... Шампанское есть шампанское, цветы есть цветы, и если уж выпускать очень тонкие и хорошие цветы, то нужно их выпускать «ком иль фо», потому что это первая половина дела. Спросите на этот счет у покупательниц. Они не желают знать, что чья-то беспомощность виновата в этом довольно-таки пиковом деле с некоторыми редкими профессиями.

Художники для промышленности — вопрос сложный, и раньше он тоже не решался одними ремесленными школами и училищами. Тут мастер Мишель рассказал мне о мальчиках Баккара. Знаменитая фирма, выпускавшая хрустальную посуду «Баккара», держалась на мастерстве; ее мастера обучались там своему непревзойденному искусству с малых лет, как обучаются циркачи или музыканты. Да и сам он, Мишель, готовился в парфюмеры с юности. Если учесть наши темпы, наши условия, наше уменье, можно необходимые строки эти подтянуть, сократить. И мастер Мишель не раз говорил все это, но голос француза тонул в огромных вопросах и планах как некая досадливая и чудаческая мелочь.

Мастеру давали помощников — учеников. Их было ровно двенадцать. Мастер встречает их и теперь; один работает художником в клубе фабрики «Свобода», другой — секретарем комсомольской ячейки, третий ушел в токари. Он ушел потому, что получает теперь не 80 рублей, как помощник парфюмера, а 250.

... За всеми этими серьезными разговорами фабричный день кончился, и мы с мастером, одевшись и оставив за спиною колбы, планы и проценты, направились к трамваю. Вечер открылся, нам сразу и хорошо — после дерущихся эфирных масел тишиной, ровным воздухом.

— Рыбу я не люблю ловить: скучный сидишь, — сказал француз, остановившись, посмотрев на небо и вдруг сделав быстро руками. — Лучше охота: идешь себе, сейчас пиф-паф!

Я засмеялся и понял вдруг, что все-таки неясен мне еще этот француз, что-то я забыл спросить. Осторожно начал я подходить сбоку; ну, хорошо: мастер запахов, очень тонкая организация, как это — в мироощущении, в обыденной жизни? Тоньше ли чувствуются недостатки, грубость жизни? Ну, скажем, в запахах.

— О да! — живо сказал мастер с необыкновенной плачущей выразительностью и французским выговором. — Ви знаете: эти ужасный... Эти ужасный макароны!

Он взялся за нос.

Здесь мы подошли к трамваю, втиснулись в переполненный вагон, и я видел перед собою мастера не среди его дела, а как бы в ином виде, и это часто дает человека острее. Он стоял, как обыкновенно в трамвае: стиснутый толпой москвичей, держась за ручку, ехать ему было в другой конец города, в Марьину рощу, и я спросил — как же не дают ему автомобиль? Оказалось — машина есть, но часто где-то в разъезде.

— Мой нос, — сказал мастер, берясь опять за нос. — Маленький насморк — нельзя работать. Трамвай — очень трудно.

И действительно, ведь как подумаешь: обычный нос, один нос человека, черт возьми, а здесь куда важнее всех тех дел, по которым раскатывает конторская машина. От этого носа прямо зависит фабрика! И вот происходит «недооценка носа», и не от невнимания к мастеру совсем, человеку дают все условия, максимум забот, хорошую квартиру, прекрасную зарплату, курорты, а вот машину, пустяк какой-то в стоимости, но, может быть, самый главный для работы, — не могут дать мастеру машину целиком. Человек вежливый не будет напоминать каждый день — мой нос, мой нос, — а сами забывают. «Подумаешь, мол, насморк». Что это, спросил я себя, кусочки старого? А лаборатория с ужасным ароматом? Ведь если подумать — все эти романтические бумажки, которые нюхаются в лесу, вынуждены, убоги, и это просто безобразие, что нет самостоятельной изолированной лаборатории.

Оглянувшись в трамвае, я тем временем заметил странное поредение вокруг нас. Неужто запах, везомый нами из лаборатории, впрямь виною этому явлению? В самом деле, я замечаю лица, обнюхивающие воздух. Москвичи, это едет человек, дающий вам ароматы.

Трамвай наш между тем выскочил на свет, пошел по мосту, снова открылся нам Кремль, башни, звезды с мастерски гранеными камнями. Они сверкали сейчас в холодном небе, при закате, как библейские. Торжественная тишина проникла в трамвай. Слева открылась площадка будущего дворца.

— Дворец Советов, — сказал мастер, с почтением нагибаясь к окну. — Мне заказывали сделать духи «Дворец Советов». Что вы думаете об этом?

Что я думаю об этом? Мастеру заказали новую композицию: чтобы обязательно отразить в ней строительство Дворца Советов. «Как пахнет строительство? Я могу сделать вам запах известки. Его не будут покупать». Он был по-прежнему простодушным французом и вещи понимал прямо; могут пахнуть фиалки, туберозы, гиацинты, но что значит духи о строительстве? Это не музыкальная композиция. Его пробовали уговорить, и он задумался. Он схватил свои бумажки, побежал в лес и долго сочинял там «запах соцстроительства», что-то сделал и принес. Запах нюхал совет, — и художественный совет, есть такой, — собираются и нюхают, — и нашли, что запах не тот. Духи отвергли.

Но зато были сделаны и выпускались духи «1 Мая» и другие подобные духи. Они быстро сошли с рынка. Некоторые лицемерные блюстители нравов, которые на большие изменения нашей жизни смотрят как; на этикетку, а не как на жизнь человеческую, запретили хорошие духи «Карте», потому что они «напоминали об азартных играх», и долго пытались задушить «Кармен», известную всем «Кармен», потому что она-де... женщина легкомысленного поведения. Эти тартюфы переименовали котлеты вместо того, чтобы хорошо их делать. Пожалуй, для культуры и революции лучше, если мыло и духи будут не с громкими ярлыками, но зато хорошие и побольше и пусть пахнут товарищам людям хорошими цветами. Я сказал мастеру все, что я думаю по этому поводу.

— Правильно. Я вам очень благодарен, — сказал француз и пожал мне руку.

И тут он рассказал мне многое волнующее из своей парфюмерной и частной жизни. Лориган и Коти уже не эпоха. Это у нас многие думают, что эпоха, а па самом деле не эпоха: нет спроса, давно устарели. И у нас, не знают вообще, что в Париже. В Париже есть сейчас духи Шанель: пять тысяч франков флакон. Но это, конечно, глупость, пыль в глаза, для аристократов. Коти сказал: «Нужны духи, которые недоступны для прислуги». А у нас другое: в 1933 году на парикмахерский одеколон пошло 3 тысячи кило эфирных масел, а в 1935 году уже 17 тысяч! Каково? Конечно, это одеколон, но и духи, хорошие духи. У Коти в день проходит 200 кило масла, а через нашу фабрику 1000 кило, тонна. «Ан-гран» — в крупном масштабе. Тонна! Мы уже самая крупная фабрика в мире. А на кило масла идет тонна цветов! У нас уже свои плантации. Но пока мало. В Туле запроектирован новый комбинат. Это Днепрострой запахов. Вот там будет лаборатория! Только нет у нас кокоса и амбры нет. Амбра — ароматическое вещество. Его кит выбрасывает. Говорили нашим китоловам — организовать сбор амбры, — ничего не сделали. Хорошо в Париже — там амбры много.

Я видел, что мысли старого мастера ушли далеко, они бились между Парижем и Москвой, а трамвай наш двигался по Москве, вечерней нашей Москве, и мне пора уже было покидать этот трамвай.

— Я сам духов не употребляю. И жена моя не употребляет никаких, — сказал вдруг мастер. — Не любим. Ну их! Я охоту люблю, прогулки. Сейчас в лесу хороню. У меня помощники сейчас хорошие, только говорю я все время: пусть их на плантации посылают и просто к морю погулять. Пускай природу знают.

И тут мне показалось, что раскрылось главное, прежде мне неясное в этом человеке, и что тут для парфюмерии и от жизни: простой и хороший француз и человек любит цветы и всяческую природу. Вот и все. И почти нашел уже тот утерянный важнейший вопрос, ненужно было сходить, и тут я спрыгнул с трамвая.

И когда спрыгнул, вдруг вспомнил все: спросить о паспорте. Читал я, что мастер Мишель решил принять советское гражданство. Захотелось узнать: как пришел он к этому, даже думал вернуться, но понял, что вопрос совершенно праздный. Это было уже, когда трамвай катил быстро под гору и далеко за освещенным окном вагона мелькнуло среди толпы москвичей лицо пожилого француза с седыми усами.

 

 

 

 

Перейти к обзору литературы по парфюмерии

 

В раздел "Книгообмен"

 

Запахи в литературе

 

Интересные и курьезные факты о запахах

 

На главную

 

К общему алфавитному указателю статей



Top.Mail.Ru Яндекс.Метрика
© ООО Реал, 2002-2023