- Я, бывало, с большой недоверчивостью читал в путешествиях о каких-то
необыкновенных запахах, которые доносятся, с берега за версту, до носов
мореплавателей. Я думал, что эти запахи присутствовали в носовых платках
путешественников, франтов эпохи Людовиков XIV и XV, когда прыскались духами
до обморока. Но вот в самом деле мы еще далеко были от берега, а на нас
повеяло теплым, пахучим воздухом, смесью ананасов, гвоздики, как мне
казалось, и еще чего-то. Кто-то из нас, опытный в деле запахов, решил, что
пахнет гелиотропом. Вместе с запахом доносились звуки церковного колокола, потом музыки.
- В камине лежало множество сухих цветов, из породы иммортелей, как мне сказали.
Они лежат, не изменяясь по многу лет: через десять лет так же сухи, ярки
цветом и так же ничем не пахнут, как и несорванные.
- Я забыл сказать, что накануне у одной дачи нам указали камфарное дерево. Мы вышли и
нарвали себе несколько веток, с листьями и плодами, величиной с крупную
горошину, от которых вдруг в экипажах разлился запах, напоминающий зубную
боль и подушечки. Дерево не очень красиво; оно показалось мне похожим
немного на нашу осину, только листья другие, продолговатые, толще и глаже;
при трении они издавали сильный запах камфары.
- Самый род товаров, развешенных и разложенных в лавках, тоже, большею частию,
заставляет отворачивать глаза и нос. Там видны сырые, печеные и вяленые
мяса, рыба, раки, слизняки и т. п. дрянь. Тут же подвижная лавочка, с
жаровней и кастрюлей, с какой-нибудь лапшой или киселем, студенью и т. п.
вещами, в которые пристально не хочется вглядываться. Или сейчас же рядом
совсем противное: лавка с фруктами и зеленью так и тянет к себе: ананасы,
мангустаны, арбузы, мангу, огурцы, бананы и т. п. навалены грудами. Среди
этого увидишь старого китайца, с седой косой, голого, но в очках; он сидит и
торгует. В другом месте вдруг пахнёт чесноком и тем неизбежным, похожим на
мускус запахом, который, кажется, издает сандальное и другие пахучие дерева.
К этому еще прибавьте кокосовое масло, табак и опиум - от всего этого
теряешься. Все это сильно растворяется в жарком индийском воздухе и
разносится всюду.
- Все убрали, кроме вина, и поставили десерт: все то же, что и в трактире, то есть гранаты, сухие фиги или
жужубы, орехи, мандарины, пампль-мусс и, наконец, те маленькие
апельсины или померанцы, которые я так неудачно попробовал на
базаре. "Разве это едят?" — спросил я своего соседа. "Уеs,
о yes!" — отвечал он, взял один померанец, срезал верхушку, выдавил всю
внутренность, с косточками, на тарелку, а пустую кожу съел. "Что такое,
разве это хорошо?" — "Попробуйте!" Я попробовал: кожа сладкая и
ароматическая, между тем как внутри кисло. Все навыворот: у фруктов едят
кожу, а внутренность бросают!
- Кстати о презервах: кажется, я о них не говорил ни слова.
Это совсем изготовленная и герметически закупоренная в жестянках провизия
всякого рода: супы, мясо, зелень и т. п. Полезное изобретение - что и
говорить! Но дело в том, что эту провизию иногда есть нельзя: продавцы
употребляют во зло доверенность покупателей; а поверить их нельзя: не
станешь вскрывать каждый, наглухо закупоренный и залитой свинцом ящик. После
уже, в море окажется, что говядина похожа вкусом на телятину, телятина - на
рыбу, рыба - на зайца, а все вместе ни на что не похоже. И часто все это
имеет один цвет и запах.
- Всего более мутил меня запах проклятого растительного масла,
употребляемого китайцами в пищу; запах этот преследовал меня с Явы: там я
почуял его в первый раз в китайской лавчонке и с той минуты возненавидел. В
Сингапуре и в Гон-Конге он смешивался с запахом чесноку и сандального дерева
и был еще противнее; в Японии я три месяца его не чувствовал, а теперь вот
опять! Оглядываюсь, чтоб узнать, откуда пахнет - и ничего не вижу: на лавке
валяется только дождевая кожаная куртка, вероятно хозяйская. Я отворил все
шкапчики, поставцы: там чашки, чаи - больше ничего нет, а так и разит!
- Но китайская простонародная кухня обилием блюд, видом, вонью и
затейливостью перещеголяла нашу. Чего тут нет? Жаль, что нельзя разглядеть
всего: "с души рвет", как говорит Фаддеев, а есть чего поглядеть! Море,
реки, земля, воздух - спорят здесь, кто больше принес в дар человеку, - и
все это бросается в глаза... это бы еще не беда, а то и в нос.
- Много знакомого увидел я тут, но много и невиданного увидел, и особенно обонял. Боже мой, чего не ест
человек! Конечно, я не скажу вам, что, видел я, ел один китаец на рынке,
всенародно... Я думал прежде, что много прибавляют путешественники, но
теперь на опыте вижу, что кое-что приходится убавлять. - Каких соусов нет
тут! Все это варится, жарится, печется, кипит, трещит и теплым, пахучим
паром разносится повсюду. Напрасно стали бы вы заглушать запах чем-нибудь:
ни пачули, ни сами четыре разбойника не помогут; особенно два противные
запаха преследуют: отвратительного растительного масла, кажется кунжутного,
и чесноку.
Отдохнешь у лавки с плодами: тут и для глаз и для носа хорошо. С удивлением
взглянете вы на исполинские лимоны - апельсины, которые англичане называют
пампль-мусс. Они величиной с голову шести-семилетнего ребенка; кожа в
полтора пальца толщины. Их подают к десерту, но не знаю зачем: есть нельзя.
Мы попробовали было, да никуда не годится: ни кислоты лимона нет, ни
сладости апельсина. Говорят, они теперь неспелые, что, созревши, кожа
делается тоньше и плод тогда сладок: разве так. Потом целыми грудами лежат,
как у нас какой-нибудь картофель, мандарины, род мелких, но очень сладких и
пахучих апельсинов. Они еще хороши тем, что кожа отделяется от них сразу со
всеми волокнами, и вы получаете плод облупленный, как яйцо, сочный, почти
прозрачный. Тут был и еще плод овальный, похожий на померанец, поменьше
грецкого ореха; я забыл его название. Я взял попробовать, раскусил и
выбросил: еще хуже пампль-мусса. Китайцы засмеялись вокруг, и недаром, как я
узнал после. Были еще так называемые жужубы, мелкие, сухие фиги, с одной
маленькой косточкой внутри. Они сладки - про них больше нечего сказать;
разве еще, что они напоминают собой немного вкус фиников: та же приторная,
бесхарактерная сладость, так же вязнет в зубах. Орехов множество: грецких,
миндальных, фисташковых и других. Зелень превосходная; особенно свежи
зеленые, продолговатые кочни капусты, еще длинная и красная морковь, крупный
лук и т. п.
- Наконец кули повел нас через одну лавчонку в темный чулан: там, на грязной циновке,
лежал один курильщик; он беспрестанно палочкой черпал опиум и клал его в
крошечное отверстие круглой большой трубки. Но духота, вонь и жар от
помещавшейся рядом китайской кухни, были так сильны, что мы, не дождавшись
действия опиума, бежали вон и вздохнули свободно, выехав из китайского
квартала.
- Тут, на плитах и на жаровнях, жарились и варились, шипя, разные яства. Около
суетилось несколько китайцев; налево, посредине стены, была маленькая
кумирня с жертвенником, идолами, курящимися благовонными и восковыми
свечами.
- Мы зашли в лавку с фруктами, лежавшими грудами. Кроме ананасов и маленьких
апельсинов, называемых мандаринами, все остальные были нам неизвестны.
Ананасы издавали свой пронзительный аромат, а от продавца несло чесноком, да
тут же рядом, из лавки с съестными припасами, примешивался запах почти трупа
от развешенных на солнце мяс, лежащей кучами рыбы, внутренностей животных и
еще каких-то предметов, которые не хотелось разглядывать.
- Прежде всего бросается в глаза необыкновенная опрятность двора, деревянной, крытой
циновками лестницы, наконец и самих японцев. В этом им надо отдать
справедливость. Все они отличаются чистотой и опрятностью, как в своей
собственной персоне, так и в платье. Как бы в этой густой косе не
присутствовать разным запахам, на этих халатах не быть пятнам? Нет ничего.
Не говорю уже о чиновниках: те и опрятно и со вкусом одеты; но взглянешь и
на нищего, видишь наготу или разорванный халат, а пятен, грязи нет. Тогда
как у китайцев, например, чего не натерпишься, стоя в толпе! Один запах
сандального дерева чего стоит! от дыхания, напитанного чесноком, кажется,
муха умрет на лету. От японцев никакого запаха. Глядишь на голову: через
косу сквозит бритый, но чистый череп; голые руки далеко видны в широком
рукаве: смуглы, правда, но все-таки чисты. Манеры у них приличны; в
обращении они вежливы — словом, всем бы порядочные люди, да нельзя с ними
дела иметь: медлят, хитрят, обманывают, а потом откажут.
- Что ж, нету, что ли, в Шанхае хорошего чаю? Как не быть! Здесь есть всякий чай,
какой только родится в Китае. Все дело в слове хороший. Мы называем
"хорошим" нежные, душистые цветочные чаи. Не для всякого носа и языка
доступен аромат и букет этого чая: он слишком тонок. Эти чаи называются
здесь пекое (Pekoe flower). Англичане хорошим чаем, да просто чаем (у них он
один) называют особый сорт грубого черного или смесь его с зеленым, смесь
очень наркотическую, которая дает себя чувствовать потребителю, язвит язык и
нёбо во рту, как почти все, что англичане едят и пьют. Они готовы
приправлять свои кушанья щетиной, лишь бы чесало горло. И от чая требуют
того же, чего от индийских сой и перцев, то есть чего-то вроде яда. Они
клевещут еще на нас, что мы пьем не чай, а какие-то цветы, вроде жасминов.
Оставляю, кому угодно, опровергать
это: англичане в деле гастрономии — не авторитет. Замечу только, что некоторые
любители в Китае действительно подбавляют себе в чай цветы или какие-нибудь
душистые специи; в Японии кладут иногда гвоздику. Кажется, о. Иоакинф тоже
говорит о подобной противозаконной подмеси, которую допускают китайцы, кладя в
черный чай жасминные, а в желтый розовые листки. Но это уж извращенный вкус
самих китайцев, следствие пресыщения. Есть и у нас люди, которые нюхают табак с
бергамотом или резедой, едят селедку с черносливом и т. п. Англичане пьют свой
черный чай и знать не хотят, что чай имеет свои белые цветы.
У нас употребление чая составляет самостоятельную, необходимую потребность; у
англичан, напротив, побочную, дополнение завтрака, почти как пищеварительную
приправу; оттого им все равно, похож ли чай на портер, на черепаший суп, лишь бы
был черен, густ, щипал язык и не походил ни на какой другой чай. Американцы пьют
один зеленый чай, без всякой примеси. Мы удивляемся этому варварскому вкусу, а
англичане смеются, что мы пьем, под названием чая, какой-то приторный
напиток. Китайцы сами, я видел, пьют простой, грубый чай, то есть простые
китайцы, народ, а в Пекине, как мне сказывал о[тец] А[ввакум], порядочные люди
пьют только желтый чай, разумеется без сахару. Но я — русский человек и
принадлежу к огромному числу потребителей, населяющих пространство от Кяхты до
Финского залива — я за пекое: будем пить не с цветами, а цветочный чай, и
подождем, пока англичане выработают свое чутье и вкус до способности
наслаждаться чаем Pekoe flower, и притом заваривать, а не варить его, по своему
обычаю, как капусту.
Впрочем, всем другим нациям простительно не уметь наслаждаться хорошим чаем: надо знать, что значит чашка
чаю, когда войдешь в трескучий, тридцатиградусный мороз, в теплую комнату, и
сядешь около самовара, чтоб оценить достоинство чая. С каким наслаждением пили
мы чай, который привез нам в Нагасаки капитан Фуругельм! Ящик стоит 16 испанских
талеров; в нем около 70 русских фунтов; и какой чай! У нас он продается не менее
5 руб. сер. за фунт.
- В одном месте нас остановил приятный запах: это была мастерская изделий из
камфарного дерева. Мы зашли в сарай и лавку и очутились среди гробов,
сундуков и ларцов. Когда мы вошли, запах камфары, издали очень приятный, так
усилился, что казалось, как будто к щекам нашим вдруг приложили по подушечке
с камфарой. Мы хотели купить сундуки из этого дерева, но не было возможности
объясниться с китайцами.
- После обеда подали чай с каким-то оригинальным запахом; гляжу: на дне гвоздичная
головка - какое варварство, и еще в стране чая!
- Меня опять поразил, как на Яве и в Сингапуре, сильный, приторный и пряный запах
тропических лесов, охватила теплая влажность ароматических испарений. Мимо
леса красного дерева и других, которые толпой жмутся к самому берегу, как
будто хотят столкнуть друг друга в воду, пошли мы по тропинке к другому
большому лесу или саду, манившему издали к себе.
- Мы приехали на фабрику, занимающую большое пространство и несколько строений.
Самое замечательное на этой фабрике то, что веревки на ней делаются не из
того, из чего делают их в целом мире, не из пеньки, а из волокон дерева, похожего несколько на банановое.
Мегфор называет его plantin. Мочала или волокна — цвета... как бы назвать его?
да светломочального — доставляются изнутри острова, в тюках, и идут прежде всего
в расческу. При расческе материал чуть-чуть смазывают кокосовым маслом. Мы едва
шагали между кучами мочал, от которых припахивало постным маслом. Расчесывают их
раза три, сначала грубыми, большими зубцами, потом тонкими, на длинные пряди, и
тогда уже машинами вьют веревки.
- В воздухе невозмутимая тишина и нестерпимый жар. Чем ближе подъезжаешь к
берегу, тем сильнее пахнет гнилью от сырых кораллов, разбросанных по берегу
и затопляемых приливом. Запах этот, вместе с кораллами, перенесли и на
фрегат. Все натащили себе их кучи. Фаддеев приводит меня в отчаяние: он
каждый раз приносит мне раковины; улитки околевают и гниют. Хоть вон беги из
каюты!
|
